Поэт Александр Тихонов: «Для большинства творчество – разговор с самим собой»

Он пишет стихи, прозу и пьесы. В его активе три книги, десятки публикаций в литературных журналах и альманах, но он признается, что всегда недоволен написанным. Большое интервью с молодым поэтом, писателем и историком Александром Тихоновым.

- Александр, ты стал известен в Таре. Там вышла твоя первая книга стихов, там ты возглавлял научно-краеведческий центр в районной библиотеке. Но все же уехал. Почему?

- Из Тары я уезжал по иным причинам, личным и не только. Много всего накопилось, а последней каплей стало несколько историй, связанных с защитой исторического облика Тары. Кто хочет, может вникнуть в это чуть подробнее. Скажу лишь, что тогда я писал очерки в газету «Омское время», на сайт «Российский писатель», а члены историко-краеведческого центра «Тарский уезд» везде рассылали письма. Без толку. Всё заканчивалось безразличием. И я собрал вещи.

Ехал в пустоту, без чёткой уверенности, что найду работу по профессии. Гонорар за роман «Охота на зверя» ушел на переезд и съём жилья. Потом мотался по Омску, заходил к коллегам в организации, где прежде готовы были принять с распростёртыми объятьями. Они, потупив глаза, сообщали, что вакансий для меня нет. Для меня. В одной из организаций напрямую сказали, что им звонили и советовали не брать на работу. Зато сейчас я работаю в Историческом парке «Россия - моя история». 

- У тебя вышло две книги в серии «Stalker», но в соцсетях прочитал, что ты отошел от фантастики. Почему?

- Для меня творчество – не способ заработка, а путь к самопознанию, что ли. Поэтому и при написании романов в серию «Stalker» главной целью стал не заработок, а желание поэкспериментировать с формой, поиграться с персонажами и в итоге сформировать пресловутый авторский стиль. А ещё хотелось бросить вызов самому себе – я ведь жутко неусидчивый человек и думал, что не смогу написать объёмное произведение. Пришлось преодолевать собственную лень. К тому же фантастика – удобная песочница для начинающего автора.

Первая книга, «Охота на зверя», писалась и переписывалась шесть лет, с тех пор, как заинтересовался миром чернобыльской зоны отчуждения. На второй роман, «Синдром героя», ушло гораздо меньше времени, несколько месяцев. Был достаточный задел на продолжение, в течение года могла быть написана третья, а за ней – четвёртая книга, но я понял, что тогда творческий эксперимент гарантированно выродится в конвейер, уйдёт искренность. К тому же на полках книжных магазинов множилось число бессмысленных бродилок-стрелялок, где герои суммарно наматывали по Чернобылю не одну тысячу страниц и километров. И я сказал себе: «хватит!».

После «сталкерских» книг был написан черновик ещё одного роман - «Лихолетье», в котором герои из параллельных миров блуждают по альтернативным версиям Омской области, то забредая в постапокалиптическое село Шуево, то в футуристический Омск с аэропортом имени Летова. Теперь я не стеснён ни рамками придуманного кем-то мира, ни временем. Когда посчитаю, что роман готов, напечатаю его. Вряд ли издательства заинтересуются историей про людей, погубивших свой Омск и пытающихся спасти регион, достучаться до жителей параллельной реальности. Местечковость и притчевость сейчас не интересны массовому читателю. Но соответствие чьим-то ожиданиям и подстраиваться под издательства не стану.

- Бывает, что не хочется писать от слова «совсем»? Заставляешь себя или нет?

- Быть может, у других такой подход работает, но не в моём случае. Если не пишется проза, перехожу на стихи или публицистику и обратно. Не пишется совсем – делаю паузу в творчестве. Иногда, даже если идей целый ворох, стоит «помолчать».

Если бы я зарабатывал на творчестве, формировал бы чёткий график работы, подпинывал себя в погоне за доходом. А раз пишу в первую очередь для себя (эгоистично, но для большинства творчество – разговор с самим собой), торопиться или вымучивать заветное слово не вижу смысла. Другое дело – редактирование написанного, тут волей-неволей нужно заставить себя взглянуть на произведения глазами вредного критика и усиленно кроить абзац за абзацем, строфу за строфой. По этой части сантиментов к себе и к своим текстам быть не может.

- Как сочиняются стихи – с ручкой и листом бумаги или за монитором компьютера?

- Сначала в мозгу начинает метаться надоедливая мысль – днями, неделями, желая стать словом, и в конечном итоге она оформляется в виде заметки на смартфоне или фразы на обрывке бумаги. Вырастет ли эта фраза в полноценное стихотворение – большой вопрос. Может, тем же вечером, через месяц, через год настанет её срок и появится осмысленное произведение. Но уж если создание стихотворения выходит на финишную прямую, предпочитаю работать на компьютере. Некоторые произведения к моменту своего рождения имеют за плечами десятки промежуточных версий. Компьютер позволяет не переводить бумагу на черновики.

- Кто твой главный критик?

- Мои друзья, авторы тарского литературного клуба «Вечера на Александровской». Мы регулярно помогаем друг другу в работе над стихами и прозой. Дружеские отношения позволяют говорить напрямую обо всех недостатках текстов. Максимально жестко, не боясь обидеть автора. Если я написал плохое произведение, друзья непременно «ткнут носом» и аргументированно объяснят, что именно вышло плохо. Редкость в творческой среде, где привычнее облизывание произведений коллег, а взаимные восхваления слышатся чаще критики.

К тому же я довольно самокритичен и в творчестве, и в жизни. Отголоски подростковых комплексов мешают поверить в себя и тем самым работают в плюс. Я всегда недоволен написанным, хочу переписать, дополнить, улучшить, всегда стремлюсь учиться и прислушиваться к критике. Благо, жизнь периодически сводит с замечательными учителями: Геннадием Поповым, Андреем Дементьевым, Татьяной Четвериковой, Сергеем Куняевым и многими другими.

- Есть у тебя произведения, которые спустя время перестают тебе нравятся или наоборот становятся более важны, чем на момент написания.

- Частенько начинают раздражать старые стихотворения. Они – эмоциональный слепок меня прежнего, рубашка, ставшая малой. Вырос из рубашки – повторно не наденешь. Плохие они, хорошие – не важно, вызывают раздражение и навевают тоску. С прозой проще, технические огрехи со временем становятся более различимы, кривой стиль вызывает улыбку (я вырос, я смог тебя выправить!).

Не могу назвать ни одного произведения, которое бы со временем полюбилось больше, чем в ходе работы над ним. Правда, на днях товарищ прочёл повесть о первой любви «Входящее сообщение», написанную мной в годы студенчества, и весьма лестно отозвался о ней. А я считал повесть своей неудачей. Кто знает, может, перечитав, по-иному взгляну на неё.

- Предлагали ли тебе когда-нибудь работу «литературным негром»?

- Был один случай. Товарищ, подрабатывающий «негром» у известной писательницы, предложил написать роман для этой известной дамы. Сам он не мог взяться за заказ. Обрисовал схему: мне высылается 10-15-страничный конспект романа с описанием характеров персонажей, особенностей авторского стиля и т.д., а я лишь раздуваю объём придуманной кем-то истории. Тактично отказался и больше никто не предлагал.

- Что раздражает в современной литературе, а что радует?

- Раздражает пошлость и тенденциозность. К примеру, бесконечные истории про «попаданцев», полюбившиеся народу, заполонили все прилавки. В большинстве книг бравый герой из нашего времени, десантник/спецназовец/сотрудник ГРУ (нужное подчеркнуть) меняет историю страны, то вручая Ивану Грозному автомат Калашникова, то Александру Невскому «ключи от танка». Это было бы забавно в одной-двух-трёх книгах, но бесконечный поток однотипных историй из разряда «а вот я бы всё сделал не так», приправленных великодержавным шовинизмом, раздражает не на шутку. С серией «Stalker» и бесконечными кальками с неё похожая история.

Радует дерзость некоторых авторов, пытающихся предложить что-то новое, яркое. Таких мало, но они есть. Радует приверженность группы молодых авторов традициям русской литературы (так называемые «новые традиционалисты»), за успехами которых слежу с большой радостью. Себя к числу новаторов не отношу, я скорее ближе к любителям вооружать Ивана Грозного, и это раздражает.

- Три любимых писателя Александра Тихонова.

- Николай Васильевич Гоголь – удивительный, самобытный, ироничный, пугающий. Я множество раз перечитывал «Вечера на хуторе близ Диканьки» и повесть «Тарас Бульба», каждый раз дивясь, насколько он многогранен.

Михаил Юрьевич Лермонтов. Но, наверное, не тот прилизанный Лермонтов, которого с упоением представляют учителя-филологи, но эгоистичный, увлекающийся, мстительный, жестокий с врагами, храбрый в бою и бескомпромиссный в творчестве Лермонтов. Люблю роман «Герой нашего времени». Вообще проза поэтов – явление особое. Взять хотя бы Есенина или Пушкина. Но Лермонтов в «Герое…» во многом показал и самого себя, как бы ни пытались представить его «милым мальчиком». К чему идеализировать писателя?..

Михаил Афанасьевич Булгаков. Здесь, думаю, комментарии излишни. С удовольствием перечитываю историю Мастера, восхищаюсь актуальностью Шарикова и Швондера, сравниваю меняющего профессию Ивана Васильевича с киношным воплощением Яковлева.

Если же говорить о любимых книга, их много. У Водолазкина, например, это «Лавр», у Прилепина «Обитель», у Пиньоля – «Пандора в Конго», у Паланика «Уцелевший»…

- Ты работаешь зав. экскурсионным отделом в историческом парке «Россия – моя история», который критикуют многие историки. Как ты на это смотришь?

- Исторический парк – это крупнейший в мире мультимедийный проект подобного типа, огромный интерактивный учебник истории. И он уникален не только формой подачи, масштабами (без малого два десятка городов), но и своим содержанием. Над контентом парка работало огромное количество учёных из Академии наук, Института российской истории. В десятках залов собраны многие тысячи статей о различных периодах нашей истории, представлены статистические данные, картины русских художников, электронные версии архивных документов, к некоторым из которых в иных обстоятельствах «простые смертные» вряд ли получили бы доступ. Как и в любом крупном проекте, в материалах Исторического парка встречаются неточности, но в большинстве случаев они тут же исправляются, благо, мультимедийный формат позволяет делать это, что называется, по горячим следам.

Недовольные содержанием контента будут всегда, поскольку в истории трактовка документального наследия порой приводит к совершенно разным выводам. Вот и спорят учёные, каждый доказывая свою точку зрения. И если, к примеру, я скажу на экскурсии, что в останках сына Ивана Грозного была найдена ртуть (не мной, не создателями Парка, а советскими учёными много лет назад), ненавидящие Грозного посетители тут же взъярятся и будут убеждать, что старик всё равно убил сына. Не мог же тот умереть от отравления. Им ведь Карамзин всё по полочкам разложил: где, когда, за что – читаешь и будто оказываешься на передаче Андрея Малахова. Есть и противоположные ситуации, в которых контент парка «засахаривает» некоторые события, не откликаясь на последние научные открытия. Правда, не умышленно, но лишь потому, что за всем не уследить и менять материал после каждого заявления об «исторической правде» - нелепо, на проверку требуется время.

Другая претензия к Парку состоит в том, что это пропагандистский проект. Да, безусловно, он пропагандистский. В каждом зале – пропаганда нашей истории, призыв гордиться подвигами соотечественников, помнить поражения и неудачи, сопереживать общегосударственным и личным трагедиям. А разве «Ельцин-центр» не пропагандистский проект? Мне возразят, что слишком уж часто мелькают в залах портреты одного подтянутого чекиста. И это так – часто, особенно в залах, касающихся современности. Там «друг амурских тигров» смотрит с каждой стены. Но разве от этого представленный в Парке материал теряет свою значимость? Разве экскурсоводы срываются в обсуждение политических вопросов?

Доходя до современности, особо впечатлительные могут зажмуриться, должно помочь. Иронизирую, конечно, ведь не объяснишь тем, например, кто считает нас «проектом госдепа» или «рупором пропаганды», что мы занимаемся совершенно другим, а эпоха диктует некоторые условности. Впрочем, деятельность Парка – тема отдельного разговора.

- Удаётся ли заниматься наукой?

Для любого исследователя важно найти свою тему, которую он сможет рассмотреть как никто прежде. Для меня подобной темой стало литературное краеведение на севере Омской области. В период работы в Тарском филиале ОмГПУ увлёкся творчеством местных писателей и недоумевал, почему не существует книг о судьбах Чашечникова, Горчакова, Белозёрова. Они ведь – ярчайшие личности. Каждый по-своему интересен.

Перейдя работать в районную библиотеку, получил возможность детально ознакомиться с материалами Научно-краеведческого центра, литературного музея библиотеки и фондами Архивного отдела Администрации Тарского муниципального района. Тогда же начал писать очерки о жизни и творчестве тарских писателей – Михаила Белозёрова, Леонида Чашечникова, Сергея Мальгавко и других.

В Омске продолжилась работа в этом направлении – был написан очерк о поэте Якове Горчакове с использованием материалов Центрального архива Министерства обороны. В ходе беседы с поэтом Г. Блехманом выяснилось, что творчество Якова Степановича высоко ценили такие поэты как Константин Симонов и Александр Твардовский.

Я систематизировал накопленные материалы, оказалось, что сам уже обзавелся небольшим «архивом». На получившемся материале написал большую работу «Литературное краеведение в Тарском Прииртышье. Конец XX – нач. XXI вв», представив её как магистерское исследование (Омский государственный университет).

Написаны объёмные аналитические очерки о клубе «Вечера на Александровской» и Тарском отделении Омской областной общественной организации «Союз писателей России», черновик очерка о творчестве Александра Дерюшева. В перспективе эти и другие материалы планирую собрать воедино и выпустить книгу о литературной жизни Тары и судьбе писателей, которых жизнь разбросала по стране. Совсем недавно со мной поделились материалами о жизни Леонида Чашечникова (имя которого, я надеюсь, однажды будет носить библиотека в Таре) за пределами Омской области. Уверен, о многих вехах его жизни многие и не подозревали. Словом, ближайшие планы – аспирантура и книга очерков.

- Ты сказал, что пишешь очерк о Дерюшеве. А сам поэт в курсе? И тяжело ли писать очерк о человеке, которого знаешь лично?

- Не только о Дерюшеве. Есть материал для будущих очерков о Наталье Кусковой, Ирине Шевелевой, Ольге Старинской. Начинаю подбор документов о Константине Атюрьевском. В планах – охватить творчество как можно большего числа интересных авторов Тарского Прииртышья.

Схема подобной работы была отработана во время написания очерка о Сергее Мальгавко. Сначала был написан черновик, после чего сообщил автору, что имеется текст о его творчестве. Сергей прочёл материал, углядел несколько биографических неточностей. Я поправил текст и опубликовал на сайте Союза писателей России.

С каждым очерком впредь буду работать по такой же схеме. Если по какой-то причине автор не пойдёт на контакт, что ж, очерк будет написан без его участия. Но я не вижу ни одной причины, почему Александр Николаевич или иной тарский автор может встать в позу и проигнорировать подобную работу.

Никогда не задумывался, сложнее ли писать о тех, с кем лично знаком. Стараюсь представить основные вехи биографии каждого автора, а когда речь заходит о творчестве, за автора «говорят» его стихи. Своё личное отношение к человеку стараюсь не примешивать и быть максимально объективным.

- Меня неприятно удивило, что в Омске не то, что мало говорили, мало знали о грядущем 425-летии Тары. Как думаешь, почему?

Омичи замкнуты на себе. Многие жители города не воспринимают региональную периферию как нечто сколь-нибудь интересное и важное.

Недавно знакомая в московском метро услышала такой диалог:

- А я думал, Омск – это город из интернет-мемов и его не существует.

- А где он на самом деле?

- В Сибири.

Вот и омичи Тару воспринимают в подобном ключе.

Когда в Историческом парке начали разрабатывать экскурсии по истории Сибири, я предложил две тематические – по истории Тары «Неодолимая твердыня» и «Две крепости: Тара и Омск». С тех пор проведено множество экскурсий и несколько тысяч омичей узнали о Елецком и Воейкове, о тарском бунте и тарских купцах. Процентов восемьдесят из приходивших ничего об истории Тары не знали. Половина – о Таре только слышали. И это омичи. Стоит ли удивляться, что юбилей практически не известен? Большинству важнее, кто на Дне города в Омске будет петь – шансонье или нет. Вот это тема для разговоров.

- Про Тару поговорили. А что ждёт твоё родное Большеречье?

То же, что и всю сибирскую глубинку, будь то Большие Уки, Знаменка, Седельниково, Тара или Большеречье. Можно продолжать перечислять. Ждёт медленное, порой почти незаметное угасание. Ждёт уменьшение количества молодых лиц от восемнадцати до пятидесяти на улицах. Территории маслозавода и мясокомбината зарастают бурьяном, пивзавод растащили на кирпичи. 

Оптимизма на этот счёт у меня мало. Крупные города как пылесосы вытягивают из сёл и райцентров население, потому как работы в малых населённых пунктах нет и шансов на развитие – тоже. Но в Большеречье есть люди, которым не всё равно, которые любят свой край и борются за него. Чего стоит хотя бы «Старина Сибирская», которая вопреки всему развивается и крепнет с годами. А всё потому, что Александр Гулько, местный пассионарий, умудряется замышлять и реализовывать проекты, которые кажутся неподъёмными и порой авантюрными. Чего стоит история с самолётом, который Гулько планирует установить возле краеведческого музея. На мой вопрос «А где возьмёте самолёт?», он ответил: «Найдём, это дело десятое, сейчас важно расчистить площадку под него». И такой позитивной энергетикой заряжаешься. Хочется верить, что не всё потеряно.

Автор: Андрей Курников. Фото: из архива героя интервью.