ПечатьСтрашную русскую сказку по Гоголю показали в Омске
«Мертвые души» Николая Васильевича Гоголя с самого начала смущали всех уже одним только названием: писателю со всех сторон твердили, что никаких мертвых душ быть не может. Издатель Михаил Петрович Погодин с негодованием писал Николаю Васильевичу: «Мертвых душ в русском языке нет, есть души ревизские, приписанные, убылые, прибылые». Однако, «Мертвые души» есть. И не только в печатном варианте, но и в кино и театральной версии.
Одну из них — премьеру «Мертвых душ» по мировой классике в постановке Омского ТЮЗа (проект реализован с использованием гранта, предоставленного ООГО «Российский фонд культуры») — увидели омичи 13 ноября на сцене Дворца искусств имени Малунцева. Писать произведение Гоголь начал в 1835 году как трехтомник, но, к сожалению, свет увидел только один том — первый. Или, возможно, к счастью. «Нелегко» пришлось бы театралам как со стороны сцены, так и зрительного зала яви писатель миру все три тома. Да и не только им, пожалуй.
Определяя жанр, режиссер Иван Миневцев остановился на «страшной русской сказке». Напомним, что постановщик в принципе к жанру относится как к некой условности, но, когда творчество касается бессмертного творения Гоголя, то жанру быть.
«Жанр конкретного спектакля — это ассоциация, — поясняет Иван Миневцев. — В русских — настоящих, корневых — сказках ничего веселого нет, они — страшные. Заигрывание со смертью, перерождение — это про темные силы. Далеко не каждая сказка — легко и весело. Для России страшная сказочная история — это норма, для детей в том числе. Персонажи Гоголя — архетипическая история, вполне укладывающаяся в понятие «сказка», и было бы странно делать их с каким-то тонким психологическим разбором. И, конечно, мы столкнемся с гоголевской мистикой».
Далее на сцене все по сюжету — и сохраненный гоголевский текст не может не радовать и не внушать надежды — с той лишь разницей, что Чичиков и Копейкин в сценической версии встречаются гораздо чаще, чем в поэме. Собственно, на этом и построена театральная история: помещик Павел Иванович Чичиков (Александр Карпов) и отставной капитан Копейкин (Виталий Сосой) после первой встречи на постоялом дворе расходятся в разные стороны искать каждый свою правду, чтобы в финале снова встретиться и задать один и тот же вопрос, ответ на который, думаю, никто еще не получил.
«Предложение сыграть Копейкина было для меня неожиданностью, — поделился Виталий Сосой, — но в процессе репетиций — роль легла на сердце. Чичиков с Копейкиным противоположны, но нельзя сказать, что один лучше, а другой хуже — театр старается не раздавать клише. Разность их в том, что один отдает, другой — получает. Копейкин «отдал» руку и ногу в антинаполеоновской кампании, не спрашивая зачем. А когда пришел попросить помощи, то ничего не получил. Чичиков, напротив, получает то, что нужно из ничего».
«Возможно, персонажи альтер эго друг друга», — дополняет режиссер.
Путь щеголя и франта Чичикова (начищенные туфли, белоснежные носки, брюки-чиносы, накидка «с кровавым подбоем», в которой нечто демоническое, идеально причесан и очевидно брезглив, он резко выбивается из всего соломенно-русского на сцене) лежит не по выстроенной классиком логистике (душепродавцы «переставлены» местами), но четко от помещика к помещику, прислушиваясь, присматриваясь, торгуясь, покупая.
Транслирующий «магнетизм души и влечение» двуличный жеманник Манилов (Димитрий Пономарев),
грубиян и прозвищедатель Собакевич (Валерий Ростов),
игрок Ноздрев (Ян Новиков),
«истинный» торговец Плюшкин (Евгений Сухотерин), заодно предложивший души собственных детей — и живых и покойной дочери — и свою в придачу, потому что «все равно помирать, а тут еще один рублик» (но одну, давно умершей жены, продать все же не согласен, возможно, как память о былой нормальности бытия),
как смерть с косой Коробочка (Лариса Яковлева), продавшая и душу покойного мужа, предлагая заодно и пеньку, и мед, и птичьи перья.
Все продано и куплены крестьяне «на вывоз»: разбрасывая купчии, Чичиков лохмат и грязен от содеянного, а потому и в принципе, но счастлив. Ненадолго. Мечте разбогатеть не суждено сбыться и Павел Иванович снова в пути: на дрожках запряженной тройки не впервой пьяный, в чем его никак не упрекнешь в силу неприятия им «поэзии» всего вокруг происходящего, Селифан (Кирилл Фриц).
«Ну, а коли кончится дорога?», — спросит Селифан.
«Так разве ж на Руси такое может быть?», — ответит Чичиков.
И умчаться готова та самая птица-тройка, проводить которую выйдет Копейкин. И скажут отставной капитан и помещик друг другу:
«Еще приедете?»
«Пожалуй нет. А у вас как в Петербурге?»
«Петербург — прекрасный город».
«В России много прекрасных мест».
«Большая страна».
«Есть, что получить».
«Мне остается только отдать».
«Мертвые души получить — не каждому дано».
«Разве могут быть души мертвыми? Разве не бессмертна душа?»
«На бумаге все, что угодно может быть».
Размышлять над диалогами предстоит читателю и зрителю не один день.
Чтобы быть в курсе событий города N и узнать, кому принадлежат слова и как это было, достаточно пойти на премьеру Омского ТЮЗа «Мертвые души».
«Что хочешь, Русь, ты от меня?!» — в едином порыве выкрикнут Чичиков и Копейкин.
Никто им не ответит. Скорее всего, никто и не услышит...
В спектакле много режиссерских и художественных находок.
Художник-постановщик Катя Никитина рассказала, что когда прочла инсценировку, отрисовала костюмы и придумала сценографию почти сразу и только потом начался репетиционный процесс: «Я всегда начинаю работать с образов, которые у нас выполнены в неорусском стиле, собственно, как и вся сценография. Это позволяет нам дать ощущения бесконечной дороги, движения, динамики. Маски у нас носят герои, которых не было в пьесе, в спектакле у них даже нет реплик. Поэтому мы решили сделать их безликими».
Герои спектакля живут на фоне бескрайнего поля, среди тюков соломы и деревянно-соломенного быта: даже дом Плюшкина — это соломенный рулон, головы лошадей сплетены из соломы, элементы одежды Дамы приятной во всех отношениях (Валерия Харитоненко) и Дамы приятной (Дарья Оклей), олицетворяющих светское общество, тоже из соломы. И вообще, они обычные такие дамы: не чужды им сплетни, сердечные томления и несовершенства образа и макияжа и прочие видимые и невидимые, но очевидные.
Все действо сценической версии первого тома «Мертвых душ» сопровождалось оригинальной музыкой композитора Константина Хазановича, светом от Василия Филипчука и пластикой, поставленной Яной Чипуштановой.
По «литературной легенде» второй том поэмы «Мертвые души» ранним утром 12 февраля 1852 года Николай Васильевич Гоголь отправил в огонь: сознательно ли или перепутав начисто переписанное с черновиками. О третьем так ничего и неизвестно.
Текст Ирина Мухамадеева
Фото Омский ТЮЗ/Мария Верес
