*Премьера спектакля на сцене Арт-центра на Любинском состоялась ровно год назад.

«Галатея Собакина» очередной образчик современной драматургии. Молодой автор Ирина Васьковская получила премию «Дебют» и заняла первое место на международном конкурсе «Евразия-2014» со своей «Галатеей». Пьесу взяли резиденты омского Центра современной драматургии и поставили одноименный спектакль. Получилась интересная вещь, вызывающая одобрительный смех зрителей, и не лишённая грустных нот. Режиссёр – Ярослав Максименко.

В центре внимания – ребята, которых мы видим каждый день, а именно  представители гоп-субкультуры. За ними идёт тотальная слежка и своеобразная ликвидация. «Ликвидаторами» являются отряды просвещенцев, которые отлавливают не желающих читать Бродского и слушать Рахманинова и наносят последним «удар мировой культурой». Простые парни с районов вынуждены уходить в подполье, опасаясь вездесущих просветителей. Те в свою очередь внедряются в стан врагов непокорных, чтобы замучить их высокой поэзией и классической прозой.

Разумеется, во всём общем есть история частная. И было бы странно, если бы драматург и режиссёр не постарались ответить на вопрос – а хороши или плохи эти просветители? Работает ли такое просвещение? Создатели ответили, зритель оценил.

За сюжетом из ряда фантастики, за уже приевшейся историей сменой пола, за комедийным настроением, таится тема потребности искусства для каждого индивидуума. Возможно, ли заставить человека прочувствовать Тютчева или любоваться картиной Айвазовского? Когда наступает тот момент, что человек сам ищет утешения в искусстве? Ответ даётся в конце спектакля с помощью отличного монолога и всё в той же поэзии.

Но за всеми этими серьёзными темами есть история. Весёлая, забавная и вполне реалистичная, несмотря на фантастическую канву антиутопии Васьковской. Здесь и уморительные диалоги, и яркая работа просветителей под прикрытием, которые наедине слушают Шопена, а при появлении на горизонте очередного гоп-представителя немедленно принимают позицию «на кортах», чтобы поймать парней в ловушку.  Особо убедителен в роли просветителя Иван Курамов. За образом маменькиного сынка в нём угадывается изощрённая жестокость, ведь недаром нам между делом сообщают, что ему «лишь бы кого-то усыпить». Причём эта фраза идёт в контексте разговора о нынешней возлюбленной нашего героя, у которой не очень хорошо получается просвещаться. А тех, у кого не получается, ждёт усыпление.

Наш герой показывает своей девушке Шишкина и убеждает читать Ахматову. Правда если у бедняжки так и не выйдет просветиться, ждёт её грустная участь. Для героя Ивана его дело – всей жизни. Даже в начале спектакля ему снится карьерный рост, успех и признание на роскошной сцене.

Другой главный герой – представитель лиги гопников, чью роль исполняет Антон Булавков. Он пока ловко укорачивается от «ликвидаторов». Но катастрофой для персонажа становится не поимка просветителями, а влюблённость. И главный герой начинает метаться от безответных чувств.

В итоге он приходит к отчаянному шагу – нападает на просветителя (героя Курамова, так как они просто обязаны были встретиться) с требованием читать стихи о любви. Ведь где любовь, там и поэзия. На этой сцене сделан особый акцент от создателей  спектакля, ведь просветитель, который так рьяно борется за своё дело, оказывается, не имеет ни частички души по отношении к поэзии. Строки о любви он читает как зазубренный устав своей профессии. Гопник разочарован. К тому же – его схватывают служители закона.

В антиутопии Васьковской два мира – те, кто прячется по подвалам и те, кто наизусть и бездушно знает Есенина, Пушкина, Стругацких. Гопник, который с трепетом относится к бессмертным строкам, оказывается потешным экспонатом. Его выставляют напоказ, чтобы вдоволь посмеяться над тем, кто действительно по достоинству оценил, принял и врос в искусство. Зрители, посмотревшие спектакль «Галатея Собакина» отмечают – внедрить искусство насильно невозможно. Заставить его чувствовать – тем более невозможно. Но и те, кто внедряют искусство, становятся грубыми законниками, превратившими возможно благое намерение в насилие и скорое умерщвление ценности искусства.

Автор: Ирина Чернышева. Фото: ЦСД-Омск

«Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность» по одноименной комедии французского драматурга Пьера Огюстена Карона де Бомарше – яркий и красочный спектакль, который будет интересен как юному зрителю, так и взрослому родителю. Постановка, казалось, вобрала в себя всевозможные уроки мастерства от омских кукольников. Перчаточные куклы, гапитно-тростевые, тантамарески, марионетки, срединные куклы (куклы-великаны) и сами актёры в оригинальных – и современных, и стилизованных под старину костюмах.

Сложилось ощущение, что создатели спектакля, сев над сценарием, быстро приняли решение весело и игриво создать ошеломительную комедию. Режиссер Борис Гуревич, несмотря на большой опыт, впервые пришёл в кукольный театр и, благодаря совершенно новому взгляду, придумал феерию для юного зрителя. В постановке чувствуется азарт от всех участников театрального процесса. Артисты помогали Гуревичу знакомиться с куклами, а Гуревич позволил труппе развлечься прямо на сцене и от всей души. Кроме того, режиссер не только взял в состав сплошь молодых артистов, но и доверил главную роль дебютанту омской сцены – Виктору Капустяну. Молодой артист перспективно справился с ролью Фигаро, одновременно ловко переключался на образ самого Бомарше и, как итог, однозначно приглянулся искушённому омскому зрителю.

Актеры, куклы и актёры-куклы. Перевоплощения мелькали калейдоскопом, не ослабляя зрительского внимания. Каждая роль проработана режиссёром до мелочей. Каждого персонажа Борис Гуревич с командой наделили особыми чертами, создав множество красноречивых и современных акцентов. Режиссёр, закономерно, не стал избегать веяний моды и ввел в спектакль гаджеты и скейтборды. Но противникам вливания современности в театр придраться будет не к чему. Если у главной героини Розины (Ирина Ландман) синие волосы, то выглядит это ярко и интересно для юного театрала. Если герой-антагонист Бартоло (Дмитрий Исаев) катается на скейтборде и исполняет хит группы «Грибы» «Между нами тает лёд» – то это совсем не раздражает даже привередливого театрала. Если рисунки аниме в декорациях – то для отображения образа героини.

Герой-любовник Альмавива (Арутюнов Артур), одетый в черный длинный плащ и опьянённый очарованием своей возлюбленной, бесконечно ищет способы увидеть прекрасную Розину. А хитрый Фигаро ему в этом помогает. Чтобы добиться руки и сердца благосклонной к нему красавицы Альмавива меняет образы, втирается в доверие к влюблённому в Розину опекуну Бартоло. Двое мужчин ревностно соперничают за любовь.

Ярким пятном становятся слуги Бартоло Тимур Шаймиев и Александр Галахов. Вертлявые, словно на шарнирах, они мечутся по сцене, то убегая от злобного хозяина, то внезапно притормаживая, чтобы внезапно и под хохот зрителей станцевать балетный номер пары лебедей.

Чудесно завершается первое действие. Артисты превращаются в куклы и вычурно исполняют оперу Джоакино Россини, одновременно настраивая зрителя на второй акт. Который, к слову разгоняется с первых минут и не отпускает до последнего. Особо завораживающе выглядит заговорческая сцена, когда в темном и пустом пространстве таинственно и резво перемещаются наши герои. Художник Ольга Веревкина в очередной раз превзошла себя в оригинальности и простоте, наделив персонажей черными зонтами с подсветкой внутри. Приём оказался настолько интересным, что этот отрывок спектакля зрители провожают с лёгким сожалением. Очень хочется, чтобы эта сцена не завершалась. Кстати, чем дольше длится спектакль, тем больше нам напоминают, что мы смотрим сюжет автора 18 века. Артисты медленно, но верно отказываются от спортивных костюмов, ярких юбок и синих волос и завершают действие в великолепных нарядах прошлых веков.

Отдельное удовольствие – пластика спектакля. Над ней работал известный омский балетмейстер, заслуженный артист России Виктор Тзапташвили. Танцевальные номера, музыкальные номера – яркие, вкусные. А благодаря усилиям постановщиков благородная серьёзная опера Россини с интересом воспринимается малыми зрителями.

В целом, спектакль получился невероятно насыщенном. В нём есть всё – юмор, любовь, страсти, танцы, песни, яркая сценография, великолепные костюмы, маски, интриги, озорная и сочная игра актёров, и, конечно, счастливый конец. После двухактного действия зритель выходит без усталости, а с зарядом бодрости на весь вечер.

Автор: Ирина Чернышева. Фото: театр Арлекин.

Объявление о том, что в репертуаре ЦСД-Омск появится «Кентервильское привидение» было одновременно и многообещающим и слегка настораживало. Мы привыкли воспринимать эту повесть английского писателя Оскара Уальда как сказку, но режиссер постановки Светлана Баженова «достала» из наших героев немного не привычные, но не менее верные образы.

Сюжет знаком многим и по тексту и по советскому мультфильму 1970 года. Американский посол в Великобритании Хайрам Б. Отис для себя и своей семьи покупает замок Кентервиль. В этом замке много лет живёт привидение сэра Симона де Кентервиля, убившего свою высокородную супругу леди Элеонору в 1575 году. Потревоженный призрак пытается запугать представителей современной американской цивилизации внезапно возникающими кровавыми пятнами и звоном ржавых цепей по ночам — но бесполезно. Карикатурная семья не только не собирается воспринимать всерьез угрозы, но ещё и смеется над ним. Уайльд заставляет испытывать жалость к бедному призраку. Светлана Баженова пытается с другой стороны продемонстрировать нам сущность сэра Симона.

Если внимательно приглядеться к тексту, сэр Симон – преступник. Безжалостный и жестокий. Он убил свою жену за то, что она плохо готовила и была дурна собой. Братья жены заморили его голодом в кандалах. Он действительно убийца, а не романтический милый невинный герой, который заперт волей случая или рока в замке. Баженова, возможно, тоже жалеет парня, но в первую очередь она нам его показывает без ореолов сказочной прозы. Антон Булавков – настоящий уголовник, в шапке-ушанке, в потрёпанной синей куртке, с костылём и гОвором – то хрипящего призрака, то опытного зэка. Антон – персонаж, работающий без дублёра. Актер гармоничен в своей задаче, за что зритель ему благодарен.

Ярким животрепещущим пятном порхает по сцене трудный подросток Вирджиния (Наталья Запивохина). Надувает губы, капризничает, и согласно юношескому максимализму дерзит, но так же тихо замирает, когда пытается найти призрака сэра Симона. К новому другу девочка относится с трепетной осторожностью. Он мужчина и её первая любовь. В ней просыпается нимфеточное кокетство, которым она с натяжкой компенсирует мальчишескую грубоватость. Сэр Симон в выражении любви поспокойней, а в каких-то мизансценах и вовсе кажется, что ему приходится терпеть Вирджинию, ведь только она способна его освободить от пожизненного гнёта. Сэр Симон полностью перекладывает ответственность за своё будущее на влюблённую девочку, которая смело звонит на самый верх с поручительством за призрака убийцы.

А тем временем вокруг царит тюрьма. Замок режиссер превращает в место для заточения нашего героя. На сцене – нары, деревянные грубые столы, решётки и тараканы, которых постоянно старается прихлопнуть семья посла. В первую очередь это место преступления, уже во вторую – пристанище для самодовольных гостей с Запада. Образ семьи Отисов тщательно продуман: вышколенные до карикатурности они натягивают искусственные улыбки, отточено машут ложками во время обеда, театрально взмахивают руками и выражают полное довольство беспечным проживанием в новом доме. Отчаянно хорош глава семейства (Владимир Кин), который служит отличной «скрепой» для своих домочадцев. По расписанию члены семьи просыпаются, потягиваются, маршируют до столовой, дети шалят, глава семейства играет в нарды. И так изо дня в день, только Вирджиния отказывается жить по распорядку.

Особой изюминкой оформления кентервильской истории становится следователь с полицейской дубинкой. Визуально «подстроенный» под сценографию от художника Никиты Позднякова он злорадно потирает руки, наслаждаясь царящим ужасом и перебирая пальцами по делу Отисов и сэра Симона. Следователь издевается и над призраком, унижающе гоняя его по сцене.

Роль верховодителя в форме была выделена двум артистам – Ивану Курамову (омская драма) и Егору Лябакину (Пятый театр). Иван в своей роли гибкий, властный и хитрый. Он упивается безысходностью сэра Симона и предвкушает трагический исход самодовольной семьи. Он явно всевластен – в его руках закон и беззаконие. Но даже он ничего не может поделать, когда за дело берётся невинная девочка и звонит на самый верх. Кто может освободить сэра Симона– можно только догадываться, но на истину нам явно намекает портрет Оскара Уайльда в костюме Дзержинского кисти Никиты Позднякова.

И, наконец, вишенка на торте – саундтрек от Гарика Сукачёва. Его «Ночной полёт» идеально вписался в атмосферу спектакля. Атмосферу, несмотря на все тюремные прелести, достаточно подходящую для подрастающего поколения. И дело совсем не в «чернухе», которую может заподозрить притязательный зритель. Грамотный родитель объяснит ребёнку, что такое жертвенная любовь, что такое семья, что такое раскаяние и что такое английская драматургия Оскара Уальда.

Ирина Чернышева. Фото: ЦСД-Омск

Режиссер Дмитрий Егоров сделал постановку многоуровневую, ассоциативную, бьющую по болевым точкам зрителя.

«Время секонд хэнд» – пятая книга Светланы Алексиевич из цикла «Голоса утопии», посвящена она распаду СССР. Автор собрала интервью людей с разной жизненной позицией, разным отношением к развалу Советского Союза и его последствиям. Книга непростая, и на самом деле она не об одном событии, а о целой стране со сложной судьбой.

Травмированные судьбы homo soveticus взялся исследовать режиссер из Санкт-Петербурга Дмитрий Егоров. «Время секонд хэнд» в театре драмы – постановка субъективная, она не просит соглашаться или не соглашаться со звучащими в ней мнениями. Она просит выслушать. Это спектакль-крик, натянутый нерв.

Человеческая правда

Зритель проходит в зал и сразу погружается в атмосферу «секонд хэнд»: никакого занавеса, сцена открыта, всю ее поверхность покрывает грудами лежащая одежда – а если помнить о времени и говорить прямо, шмотки. Их придется ворошить, чтобы освободить место для очередного голоса эпохи перемен.

Прямо на полу стоит ламповый телевизор, и свою роль в спектакле он сыграет, еще как! Из уважения к режиссеру не будем раскрывать всех карт, ведь показанное на экране оказывает сильнейшее эмоциональное воздействие на зрителя, и раньше времени туз из рукава доставать не стоит, чтобы не портить спектакль тем, кто его еще не видел. Те же, кто видел, вряд ли будут отрицать, что контраст, в нужный час выданный старым телевизором, показывает метафору сегодняшней жизни. Люди многого ждали и ждут от будущего, и ожидания эти звучат смело и гордо. Воплощение же этих ожиданий в наступившем будущем выглядит издевательски.

Отрывки воспоминаний, попытки объяснить свою точку зрения, осмыслить происшедшее – вот что в течение двух с половиной часов звучит из уст героев. Здесь нет действий, но много текста, который держит в напряжении. Персонажи не названы по именам, их истории чередуются, дополняют друг друга и переплетаются, создавая картину, вызывающую отклик в сердцах зрителей: СССР и перестройка слишком живы в памяти людей, чтобы относиться к ним равнодушно.

– Зря вы так доверяете человеку… человеческой правде… История – это жизнь идей. Не люди пишут, а время пишет, – говорит герой актера Ивана МАЛЕНЬКИХ, в книге Алексиевич названный N, поскольку фамилию и свою должность в аппарате Кремля просил не называть. Эту цитату авторы спектакля вынесли в эпиграф постановки. Именно жизнь идей и их воздействие на судьбу отдельно взятого человека, последствия их восприятия, искажение и утопичность, множественность толкований, позволяющая претворять благородные помыслы в ужасное воплощение, – вот в чем самая соль постановки.

Там, наверху

В глубине сцены сооружен второй этаж, зрителям видны лишь спины действующих там актеров, но они тоже творят свою историю, которая в режиме реального времени транслируется на экран под потолком. Над видеосоставляющей спектакля трудилась режиссер мультимедиа Наталья Наумова. Зритель видит вырастающие из кубиков города и подталкиваемые руками машинки, кипящие в кастрюле символы пионерии и комсомола, утопающих в комьях земли солдатиков, бережно хранимые в жестяных коробках сокровища детей перестроечной эпохи…

В кульминационных моментах на экран выводится изображение с камер, которые держат в руках артисты на сцене: под потолком возникают крупные и страшные планы героев Александра Гончарука и Валерии Прокоп, временами сливающиеся друг с другом. История, творящаяся на втором этаже, не дублирует произнесенное со сцены – она рождает ассоциации, фиксирует впечатления, повышает градус эмоционального воздействия спектакля.

Эмоции – главный крючок, на который попадается зритель постановки «Время секонд хэнд»: иначе почему на лицах в партере блестят слезы? Человеку свойственно проецировать на себя и своих близких увиденное и услышанное, а в этом спектакле видишь и слышишь травму нескольких поколений, последствия которой еще не зажили.

Потому и финал так резко обрывается, оставляя ощущение недосказанности: эпоха еще не закончена, в нас еще живо наследие homo soveticus.

Источник – http://omskgazzeta.ru/kultura/zhizn-zamechatelnykh-idej

Фото из архива театра драмы

Татьяна Сорокина

Фото - Алексей Углирж

Лицейский театр представил премьеру по одному из столпов мировой литературы. Роман английского писателя Уильяма Голдинга «Повелитель мух» входит в сотни рейтингов лучших произведений 20 века. В Лицейском театре за него взялся режиссер Всеволод Гриневский. Сделав собственную инсценировку и придумав сценографию, постановщик выдал спектакль в двух действиях. Роли были распределены между артистами Первой и Второй студий театра – юными талантами Мельпомены.

Благодаря этим юным талантам работа состоялась. Подросткам поручили огромную задачу – вникнуть и прожить сложную и глубокую историю. «Повелитель мух» – роман философский, антиутопичный, сакральный и жуткий. Притча о чудовище в человеке, о комплексе взрослого, о дружбе и ненависти, о смерти и деградации, о страхе и власти. Весь роман дети боятся неведомого зверя, который может их настигнуть и убить. И далеко не все осмеливаются понять, что звери – это теперь они сами.

Сюжет известен – в неопределённое Голдингом время, после ядерного взрыва эвакуируют группу детей. Но самолёт терпит крушение, и ребята оказываются на необитаемом острове. Они воспринимают этот как игру – нет взрослых, можно охотиться, можно дурачиться. Дети голосуют за лидера – Ральфа – рассудительного и умного мальчика. В то время как герой-антагонист по имени Джек лишь временно примиряется с этим выбором толпы.

Сценография спектакля замечательная. На сцене деревянный помост, поднимающийся наверх. Наверху металлическая конструкция и черная дверь, посреди – щель, откуда приходят и уходят герои, внизу – зритель. Режиссёр начинает постановку с катастрофы – ребята пытаются удержаться на помосте, перекатываясь из стороны в сторону – шум, грохот, музыка, мерцающий свет – первая сцена получилась эффектной.

Дальше начинается знакомство. Умница Ральф и стеснительный Хрюша, близнецы Эрик и Сэм, спокойный Роджер, Билл с Персивальдом и немного «чокнутый» Саймон. И, конечно, Джек. Отрицательным персонажам суждено выглядеть ярче своих коллег, и этот раз не исключение. Молодой артист Николай Дунаевский дичал со своим героем на глазах, а под конец спектакля вызывал уже настоящее опасение. Широко открытые глаза, поджатые губы, резкие движения, дикарские крики. В его охоту можно верить смело. В целом команда ребят вышла гармоничная.

Ральф (Миша Кильгишев) – милый мальчик, но пытающийся стоят на своём. Пусть у него не всегда получатся. Он делает «как взрослый» – фиксирует выбор руководителя, зажигает постоянный костёр, чтобы кто-нибудь увидел дым с острова, начинает строительство хижин. Вот только это слишком скучно для многих. Ребята не понимают важности поддерживания огня – ведь потух и ничего страшного, им больше нравится охотиться с Джеком на свинью. Команда начинает раскалываться.

А дальше появляется зверь. Незримо. Слепо мальчики начинают с ним воевать, обращаясь в «дикарскую религию». И происходит первая трагедия. Во время случайного пожара пропадает один из мальчиков, скорее всего, погибая в огне. Голдинг делает акцент, насколько безразличны к этому начинающие дикари. К сожалению, этот момент происходит незаметно для зрителя, хотя он является переломным. Но режиссёр проигрывает его слишком смазано и лишь знакомый с романом сможет его уловить. То же происходит и с очками Хрюши, которые дети используют, чтобы добыть огонь. Это чётко прописывается в романе, но в спектакле режиссёр забыл объяснить, что очки являются единственным источником огня для ребят, чтобы зритель ужаснулся, когда Хрюша теряет эти очки.

А дальше случайное убийство и намеренное убийство. После случайного наступает точка невозврата, когда разум уже не сможет победить дикость. После намеренного начинается уже безумная охота на последнего мальчика Ральфа. Охота на полыхающем острове. Потому что цивилизация, которую начали строить ребята, должна очень быстро разрушиться и сгореть в пепел. К сожалению, Всеволод Гриневский переломных точек нам не продемонстрировал. Мы слишком спешнои в недоумении прощаемся с убитыми детьми. А ведь эти смерти должны отображать уровни деградации группы ребят и лишение их человеческих качеств цивилизованного человека.

Первое действие спектакля производит эффект и смотрится на одном дыхании. Во втором действии, к сожалению, идея романа размывается. Но нельзя не отметить отличную постановку сцен с охотниками во второй части спектакля. Ребята с разрисованными лицами скользят по помосту, держа копья наперевес и порой злобно поглядывают даже на ближайшего зрителя. Приходится по душе и музыкальное оформление в жанре металл, которое режет историю на сцене и придает напряжения для восприятия. Ту же функцию выполняет и полумрак, и алый свет, растекающийся по сцене.

Но всё впечатление от достоинств постановки, к сожалению, разрушается, когда на сцене появляются взрослые – военные моряки. В ролях – Александр Боткин и Юрий Щадукин. И всю огромную работу, которую проделали артисты Первой и Второй студий театра, актёры Лицейского не довели до конца. С грустной небрежностью и к тексту Голдинга и к своей роли в спектакле Боткин и Щадукин проговорили нужный текст. А ведь они играли людей, которые возьмут детей с одной войны и увезут на другую. Офицеров, которые не ожидали двух трупов на детской войне. Взрослых, чья улыбка сходит с лица, когда они понимают, что война была совсем не детская.

«Грязный, косматый, с неутертым носом, Ральф рыдал над прежней невинностью, над тем, как темна человеческая душа, над тем, как переворачивался тогда на лету верный мудрый друг по прозвищу Хрюша» (с) Уильям Голдинг

Следующий показ спектакля состоится в сентябре. К этому времени над ним будет проведена дополнительная работа. В целом, постановка «Повелитель мух» при должной огранке должна занять достойное место в репертуаре Лицейского театра.

Ирина Чернышева

На сцене Пятого театра состоялась первая премьера проекта «Молодые – молодым» — драма «Дуэль» по одноименной повести А.П. Чехова (16+) в постановке режиссера Нади Кубайлат.

Молодой постановщик прибыла в Омск в мае этого года, чтобы представить свой эскиз в рамках проекта Пятого театра. Работа Нади приглянулась зрителю и художественному руководителю Никите Гриншпуну.

Режиссёр не стала останавливаться только на повести великого драматурга, а сделала свою уникальную инсценировку. По сюжету Чехова, главный герой Лаевский бежал из Петербурга вместе с Надеждой Федоровной, которая ради его любви оставила мужа. В их отношениях Лаевский не видит ничего, кроме лжи, жить с Надеждой Федоровной теперь выше его сил. Он мечтает бежать назад, на север. Но и разойтись с ней нельзя: у неё нет родных, нет денег, работать она не умеет. Есть ещё одна сложность: пришло известие о смерти ее мужа, что означает для Лаевского и Надежды Федоровны возможность венчаться.

Если бы режиссёр взяла только этот сюжет, возможно зритель мог бы и заскучать. Мы живём в 21 веке и сейчас такие сюжеты нужно обновлять и давать им новое оформление для простора зрительской мысли. Кубайлат пошла ещё дальше, она обрисовала историю новыми красками и внедрила самых известных персонажей русской литературы, которые должны контролировать происходящее на сцене.

Мы становимся свидетелями постановки взаимоотношений Лаевского с остальными героями. Этим руководят опытные персонажи: Онегин (Дмитрий Макаров), Печорин (Евгений Фоминцев) и Анна Каренина (Ирина Бабаян) – все в чёрном. Троица яркая, дерзкая и даже наглая. Самодовольные и статные Печорин и Онегин, сексуальная и смело обнажающая стройную ножку в кружевном чулке Каренина – они зорко следят за тем, как говорит и ведёт себя их подопечный, указывая, где он должен злиться на опостылевшую возлюбленную, а где должен изображать беспечного повесу. Роль Лаевского исполняет Артём Кукушкин. Исполняет блестяще. Он послушно делает, что ему велит литературная тройка, постепенно обретая своего персонажа целиком.

Можно подумать, что Печорин и Онегин выбраны режиссёром только из-за дуэлей, в которых, как мы помним, и тот и другой вышли победителями. Но это часть истории. Лаевский упоминает в повести Чехова, что байроновский Каин, Базаров, а также Онегин и Печорин – «Это наши отцы по плоти и духу». Что касается Карениной, тут всё проще – Чехов позднее повторил любовную ситуацию из романа «Анны Карениной» в своей повести и добавил: «Нормальная женщина никак не может страдать от искренней сильной любви и, тем более, не считает ее и себя греховной, она страдает из-за своего ложного положения в семье и обществе и нечуткости, неуважения к ней любимого мужчины».

О Карениной Лаевский так же упоминает в контексте своего раздражения по отношению к Надежде Федоровне. Рукой Чехова он вспоминает героиню Толстого, которой не нравились уши у нелюбимого мужа. И об этом говорит сама Анна Каренина в спектакле Кубайлат.

Не забывает режиссёр и о Гамлете, с которым себя сравнивает Лаевский, говоря о своей нерешительности. Лаевский Чехова не раз расписывается в собственной беспомощности, а вот Лаевский Нади Кубайлат обеспечен чётким руководством своих «отцов по плоти и духу». В целом режиссёр выбрала путь к интеллектуальному зрителю, который придёт в восторг от этой литературной мозаики.

На сцене движется всё. Люди, декорации, свет, люстры. Постоянный поток предметов не ослабляет внимания. Запятыми становятся монологи Лаевского. Артём Кукушкин с таким упоением декламирует Чехова, что зритель не успевает устать на достаточно большом объеме текста. А дальше – герою снова указывают на необходимую ноту его поведения, и он возвращается в постановочный спектакль его жизни, как ни в чём не бывало.

Сцена живёт. На ней появляется обеденный стол для завтрака Лаевского и Надеждой Федоровной, во время которого литературные наставники требуют у своего подопечного раздражаться на свою возлюбленную. Режиссёр предпочитает видеть на сцену и бар-ресторан и расслабленным, потирающим бокалы персонажем Самойленко (Василий Кондрашин). И роскошной красоты люстру, с появлением которой начинается громогласный вальс Свиридова, и люди в чёрных одеяниях начинают воодушевленно танцевать. Или постановщик прячет героев в шкаф. А то и вовсе на сцене появляется лодка с упитанными чайками над ней. Заканчивается мизансцена – чайки с грохотом падают вдоль борта. Герои на секунду переглядываются и продолжают писать историю дальше.

Не упустила возможности Надя Кубайлат пошутить над зрителем – в зале включается свет и опускается занавес, намекая на антракт, что оказывается обманкой. Артисты продолжают играть, занимая кресла на первом ряду и затем неистово аплодируя происходящему на сцене.

Кульминационная дуэль происходит. Кто нужно – погибают или проигрывают в «схватке» с поездом. И здесь режиссёр поступает интересно – Кубайлат завершает постановку не умозаключениями, пространными монологами или попытками объяснить происходящее. Она просто завершает спектакль. Герои-кукловоды уходят, и строить чью-то жизнь больше некому, да и нечего.

Дебют полнометражного спектакля от Нади Кубайлат можно смело назвать успешным. Тем более если учитывать, что за свет, музыку и сценографию отвечала тоже она. Несмотря на шероховатости постановки, «Дуэль» станет свежим взглядом  в репертуаре Пятого театра, с чем можно поздравить художественного руководителя Никиту Гриншпуна и всю команду проекта «Молодые – молодым».

Чернышева Ирина

Фридрих Горенштейн. «Искупление». Омский театр драмы. Режиссер — Алексей Крикливый.

"Письма из театра" № 45. Автор: Марина Дмитревская

Если бы я увидела тот состав, где Сашеньку играет Марина Бабошина, – два спектакля Алексея Крикливого в Омской драме («Время женщин» и «Искупление») сложились бы в дилогию. Когда на сцене появилась забитая Ольга – Ольга Солдатова (не грязная нищенка, подобранная матерью из милости на паперти, как в книге, а вечно виноватая, что-то трущая/прибирающая соседка-приживалка), в памяти возникла Антонина, сыгранная той же актрисой. Женщины-близнецы: затравленно-беззащитный взгляд послевоенного советского человека-победителя, побежденного собственным государством и ближними.

Чем интересен режиссер Крикливый? Бесстрашием. Он не скользит по поверхности, создавая оболочку спектакля, он внедряется в почти запретные зоны человеческой природы. Он берет тяжелую, нетеатральную литературу, ворочает «тяжелый песок» размышлений о природе человека. Механизм превращения в преступников, в убийц собственного отца двух образцовых мальчиков («Толстая тетрадь») или психология неплохой, в общем, девушки Сашеньки, жаждавшей любви, а в итоге настучавшей на родную мать («Искупление»), – это те запретные зоны, куда ходить страшно. Крикливый идет. Мир и человек интересуют его во взаимодействии, в порочном единстве: бесчеловечный мир, война, вражда делают из человека иного, другого – и этот иной формирует мир зла уже самостоятельно.

«Искупление» жестче, эпичнее «Времени женщин» и почти лишено лирики. Крикливый здесь занят исследованием отечественной ментальности, он опрокидывает роман Горенштейна в сегодня, когда снова человек человеку – доносчик, когда социальная жизнь толкает быть стукачом, когда государство открыло старый сундук Пандоры, и войны, вражда, социальные преследования, эти хронические болезни страны, вновь могут дать эпидемию. И исторические прививки не защищают. Да и прививают ли теперь от оспы?..

Кого-то спектакль смущает архаичностью театрального языка. Но ведь это изысканная, намеренная стилизация под имперскую эстетику конца 1940-х, это «опрокидывание» в то время, когда в чести были многофигурные пространственные композиции советских опер, фильмов начала 1950-х, живописные полотна социалистического реализма. Экспозиция спектакля, его пролог – по сути увертюра, идущая под музыку Малера: тихо оживает обгорелый вокзал, тяжело ворочаются в полутьме фигуры… Это оттуда, из той монохромной эстетики, которую обязательно должен оживить красный блик советского знамени (у Крикливого красным пятном мелькает отрез ткани, который женщина выменивает на еду).

Малера перебивает гармонь. И два этих слоя – эпически-монументальный и житейский, человеческий – будут «в две нитки» ткать огромное полотно «большого стиля».

Во «Времени женщин» ребенок Антонины, странная девочка, рождалась от случайного знакомого. Сашенька беременеет от Августа, с которым ее роднят (при всей влюбленности) злость, ненависть. Август (Егор Уланов), убитую семью которого раскапывают по ходу действия, – не столько философ (на философа он не смахивает), сколько человек, навсегда замерзший, пораженный холодом тлена. Он не может согреться, и за пазуху набирает лед. Когда-то у Някрошюса в «Гамлете» Призрак, пришедший из небытия, ставил сына на куб льда – и смертельный холод нежизни сковывал тело Гамлета. Так и Август в плену холода смерти. От Сашеньки, ненавидящей мать, и неживого Августа должен родиться человек завтрашнего дня.

Холод мысли пронизывает фантастические монологи Павла Даниловича (Михаил Окунев). Холодный «ветхозаветный» огонь рассуждений о любви Христа к Иуде, о судьбах вселенной горит, но тоже не отапливает этот обугленный послевоенный мир, мир человеческого ада…
А мечта о рае и мире – это только иллюзия: белые простыни, одновременно беременные мать (Анна Ходюн), Саша (Кристина Лапшина), Ольга (Ольга Солдатова) и музыка Чюрлёниса… Мечта о жизни как таковой.

Кстати, про Жизнь.

Два спектакля, «Жизнь» и «Искупление», вышедшие в театре в один день, в этом смысле дают противоположные направления режиссерских векторов. Взяв материал сколь социальный, столь и экзистенциальный (Толстой про больной социум и смерть и Горенштейн – про больной социум и невозможность жить), Борис Павлович пограничья не коснулся, сделал спектакль игрушку, темы смерти и тлена убоялся. А вот Алексей Крикливый проявил редкое бесстрашие.

Есть спектакли, которые не считать с первого просмотра. «Искупление» таково.

Оригинал текста.

Марина Дмитревская

то

По мотивам повести Льва Толстого. «Жизнь». Омский театр драмы. Режиссер — Борис Павлович.

"Письма из театра" № 44. Автор: Ирина Ульянина

Беспрецедентно мощно, сразу двумя значительными премьерами, открылся 143-й сезон в Омском академическом театре драмы: на Камерной представили «Жизнь» по мотивам «Смерти Ивана Ильича» Л.Н.Толстого, на Основной сцене – «Искупление» Фридриха Горенштейна, поставленное впервые в России. Абсолютно разные по стилистике, эти спектакли сходятся в основательности режиссерских намерений. Алексей Крикливый осмысляет трагический период нашей истории, последствия геноцида, Борис Павлович – трагедию конечности человеческой жизни. К двум, отнюдь не развлекательным премьерам, применим термин poignant, который бродвейские критики применяют как высшую похвалу. Poignant в приблизительном переводе означает «горький, мучительный, но важный» и «щемящий, берущий за живое», чем, разумеется, не исчерпываются достоинства новых спектаклей.

Инсценировки толстовской повести «Смерть Ивана Ильича» – исключительная редкость в наших театральных параллелях и меридианах. Мне лишь однажды довелось видеть длинный унылый спектакль в траурных декорациях с одром и свечами, впрямую воспроизводящий, иллюстрирующий текст. Не помогли исторические костюмы, пафос актера, исполнявшего роль «от автора», – впечатление осталось как от многократного повторения одного и того же минорного звука. Другое дело – «Жизнь» на сцене Омской драмы. Борис Павлович как инсценировщик вступил со «Смертью Ивана Ильича» в герменевтический диалог о современном социуме, его нравах и ритуалах, а как режиссер примерился к креслу Дэвида Линча, точнее, воспользовался, поиграл с его символами и инструментарием в диапазоне от абсурда до психоделики.

 Пространство «Жизни» – почти точная копия клуба из культового сериала «Твин Пикс». Художники Александр Мохов и Мария Лукка тщательно воспроизвели черно—белую елочку пола, респектабельность тяжелых занавесей из красного бархата и «дискотечный» шар из зеркальных кубиков, отбрасывающий мириады веселящихся солнечных зайчиков. Узнаваемость усиливает эстрада с микрофоном, задумчиво-лиричная музыка Анжело Бадаламенти, прелестная певичка с кокетливыми локонами, облаченная в золотое платье (актриса Алина Егошина), в начале спектакля исполняющая ту самую медленную, как падающие листья, композицию, служившую лейтмотивной мелодией «Твин Пикс». Напомню, по замыслу Линча, все персонажи вовсе не так благопристойны, как кажутся, его излюбленная тема – двойственность природы человека. Премьерный спектакль и вовсе – коллаж из превращений, надеваний и сбрасываний масок. Актерский ансамбль не разделен по ролям, практически все десять актеров играют всех персонажей. Каждый в определенный момент становится и Иваном Ильичом, и его окружением, о котором Лев Толстой писал: «… самый факт смерти близкого знакомого вызвал во всех, узнавших про нее, как всегда, чувство радости о том, что умер он, а не я». В тональности сдерживаемой приличиями радости, минуя тягучесть пролога, и начинается «Жизнь» – зрители попадают в зал под музыку, когда чиновники, «средний класс» без галстуков, в вальяжно расстегнутых пиджаках уже поминают умершего у барной стойки в клубе. Никакой искренней скорби, как никаких традиционных блинов и кутьи. Чужая смерть не повод отказывать себе в удовольствии расслабиться за рюмочкой, а подходящий повод для поддержания общей беседы, рассуждений о рановато почившем. Пожалуй, самая шокирующая цинизмом мизансцена та, в которой три дамочки, рассматривая семейный альбом Ивана Ильича, устроившись на столе, тыкают пальцами в снимки, сплетничают, дурашливо гримасничая, и вдруг заходятся неприятно-громким смехом, схожим с вороньим карканьем.

 Атмосфера спектакля меняется от картины к картине, как и интонационный строй, обусловленный то отстранением, то подключением, персонификацией переживания и его обобщением, что подчеркнуто и калейдоскопом музыкальных номеров, в которых участники тризны солируют перед микрофоном, словно произнося тосты, а единожды соединяют голоса в коллективном пении с нарастающим разухабистым задором. Парадоксальность момента усиливает темпераментная перкуссия Руслана Шапорина. Ритм «Жизни» нарочито неровен, убыстрен в воспоминаниях о стремительно промелькнувшей юности – здесь блестки лукавства и озорства рассыпает Сергей Сизых, далее представший сыном-гимназистом. Темп словно буксует от рутинности мыслей Ивана Ильича, вечно озабоченного нехваткой денег, карабканьем по карьерной лестнице и не подозревавшего о том, что роковой станет лесенка домашняя. Владислав Пузырников воплощает центральную фигуру толстовского повествования суетливым резонером, запиленным супругой Прасковьей Федоровной – актриса Лариса Свиркова неподражаема в заземленной сварливости. Прямая осанка, строгое платье и безапелляционная уверенность в своем праве диктаторствовать в определенный миг сметается женственной терпеливостью, усталой мягкостью. Свирковой поразительным образом удается меняться в течение спектакля не только манерой, но и телесно, наполняя сухой облик спелыми округлостями, вибрациями другого порядка.

Скуку бытия в первом действии освежают струи юмора, иронии и самоиронии, какую продемонстрировал, к примеру, Николай Сурков, играя простого, хорошего, доброго Герасима. Актер укрупнил эпизод до развернутого комикования по поводу «быть и казаться», большого противоречия сегодняшней морали. Второе действие много мрачнее первого, а от «приветов» Дэвиду Линчу в нем остается разве что кинематографический способ монтажа картин с обилием крупных планов, переходящих в панорамное видение. Его открывает появление в респектабельном заведении невзрачно одетого, бледного человека «не от мира сего» – заслуженный артист России Александр Гончарук протискивается в зал бочком, вместе со зрителями. На плече посетителя – баян, который никогда не заиграет, а сам он, робея, спросит водки и выпьет за столиком в уголке, чтобы заказать еще. Именно в уста этой неприкаянной души режиссер вложил толстовское поражение равнодушием мира и сентенции из труда философа Владимира Бибихина, неутомимого исследователя Толстого, взбесившие прежде бесстрастно вежливого бармена (Виталия Семенова) до крика: «Что тебе нужно?!» Другой мистический персонаж – яркая красавица с причудливой прической, словно облитой воском, воспринимается миражом, плодом фантазии, а оказывается самой Смертью (актриса Юлия Пошелюжная). Неотвратим ее приход, обостряющий страх до осязаемости но одновременно возбуждающий неутолимую жажду жизни, – о том страстно поет, почти вопит Олег Берков, раскачивая свою гитару и закрываясь ею, как щитом.

Для меня неясен эпиграф из «Тетради 1914 – 1917» Людвига Витгенштейна: «Мир счастливого совершенно другой, чем мир несчастного», ведь в спектакле нет счастливых, представления о счастье – из «другой оперы». Ключом к пониманию спектакля служит изображение на программке, где фотографический Лев Толстой стоит со своей котомкой в уголке на пороге неведомого ему мира, спродуцировавшего голливудскую империю, джаз, стиль арт-деко и много чего еще элегантного и эффектного, как черно-белая елочка полового покрытия, но не выработавшего рецептов счастья вкупе с едиными морально-этическими законами. Борис Павлович, не заглядывая в потусторонний мир, смоделировал на сцене современную «Жизнь», в которой все уместно – философичная, глубинная наблюдательность Толстого и умозрительность сериалы смотрящих.

В фойе после показа услышала: «Везет же омичам, они эту «Жизнь» могут смотреть и пересматривать хоть каждый месяц, а мне на спектакли не наездиться, придется жить воспоминаниями». Кажется, оценка рифмуется с poignant.

Оригинал текста.

Ирина Ульянина